internet-журналы русского портала:                vene portaali internet - ajakirjad:

афиша

автоклуб

бизнес

политика

экономика

эксперт

недвижимость

путешествие

для детей

фотоклуб

вышгород

культура

internet-tv

компьютер

образование

здоровье

коньяк24

история

женский клуб

night people

бесплатные объявления

каталог компаний

архитектура & дизайн

знакомства

свадьба

shopping

ресторан

отель

реклама

партнеры


 

Всадники Апокалипсиса

- Ну, что же, господин живописец, - повернулся я к рыжему кудрявому  и молодому человеку. – Давайте посмотрим на ваши работы?

- Они на столе, ваше высочество. Я подготовил, пока вы предавались размышлениям.

- А я большой любитель живописи, - говорил я, идя к столу. – Даже, знаете ли, немного дружен с Иерономусом Босхом.

- Ваше высочество... – робко сказал художник. – У меня тут не живопись, это гравюры.

- Гравюры? Ну, а какая разница, ежели это хорошие гравюры? Они все равно – живые. Даже изобрази на них смерть, но талантливо, обязательно талантливо! –  то это будет  ж и в о п и с ь.

- Я бы скорее назвал себя рисовальщиком, ваше высочество. И гравером. Мне до живописи еще весьма далеко. Пока я только путешествую и учусь на мастера. Чтобы такое звание получить, нужны «годы странствий» не менее четырех лет. Два года позади.

- Вы и по дереву гравер и по меди? – невзначай спросил я, пробежав взглядом по разложенным на столе листам.

- Да...

- А рисунок у вас универсальный...

- Чем же, ваше высочество? – он зарделся как все рыжие – сразу полыхнуло во всю щеку. Да и мало его хвалили, подумалось мне. А ведь похвала подобна влаге в пустыне, где она есть непременно возникнет оазис.

- Чем...-проворчал я. Не хотелось бы его обнадеживать, ему-то казалось он уже кой-чего достиг. Вот именно, что кое-чего.- Уже сейчас вы блестяще владеете всеми мне известными  графическими техниками — от серебряного штифта и тростникового пера до итальянского карандаша, угля, акварели.

Он скромно потупился и не знал, что сказать.

- Но...

- Но?..

Брови взлетели в ожидании.

- Но мне кажется, что ваше будущее имя и слава и почет и богатство и главное впереди. И не в Германии. Ведь я так понимаю, все это не готовые работы, а так, эскизы и наброски, кроме двух-трех вещей.

Теперь он был разгневан, но подавил в себе желание возразить. Ведь если развить некоторые темы, то из них действительно может получиться великолепная галерея.

- Иисус-Мария, - хрипло сказал я, наклоняясь над столом. – Это – что? – знакомые лица смотрели на меня. Одно из них было моим. – Кто это?

- Ваше высочество, это аллегория, - улыбнулся он. – Это как бы фрагмент... Очень хочется сделать что-то полное, и набросал несколько эскизов. Ведь все мы когда-то умрем, для всякого наступает Страшный суд после его смерти. Эту гравюру я называю «Всадники Апокалипсиса».

- Как вас звать? – спросил я, заранее чувствуя, что услышу мучительно знакомое имя.

- Альбрехт Дюрер, - прозвучало в ответ.

- Альбрехт, я просил бы вас продолжать работать в моем замке. И первое, что я просил бы – сделать серию гравюр «Апокалипсис» именно здесь. Именно здесь я просил бы вас начать писать и резать по меди и дереву. Мне нужна также в вашей серии «Апокалипсис» гравюра «Влюбленные и Смерть». Мрачновато звучит, согласен. Сделайте ваши вещи так, как если б имели уже звание мастера. И продумайте ваши замыслы. Вам доводилось прежде видеть меня? – невзначай спросил я, не отрывая взгляда от «Всадников». В центре был я, справа от меня скакал отец мой Леонард, а далее, по левую руку, дед Альбрехт.

- Не имел чести вас прежде видеть, - невинно ответил он.

- Тогда отчего вы так ловко меня изобразили? – и я показал на всадника в центре.

Он подошел, всмотрелся в оттиск, потом глянул на меня:

- Ваше высочество заблуждается, я резал гравюру не имея перед глазами никого, это фантазия. Много путешествую, помилуйте, образы...но это существо на вас не похоже.

-А я на него?

- Нисколько.

- Вы недооцениваете мой глаз, любезный друг, - с укоризной произнес я. – Сколько детей в вашей семье?

- Я еще холост. Для звания мастера надо быть женатым...

- Я про детей вашего отца? 

-О, немного. Когда-то было восемнадцать, но осталось трое. Я старший. Нас трое братьев. Чума. Все умерли еще в детстве. Мой младший брат Ганс тоже подает надежды в рмеселе художника.

- Отец ваш жив, надеюсь?

- О, да.

- Да, фантазии возможны. Только вот в этих лицах я тоже узнаю знакомые черты, - указал я на отца и деда. Да и вот в этом тоже...

Он даже усмехнулся, увидев у меня в руках портрет.

Что было делать?

- Я покупаю у вас его.

- Однако, вы первый, кто что-то у меня покупает, - растерялся он. – И отчего же именно этот? – теперь он жадно ловил мой ответ.

- Да так, просто потому, что это первая ваша работа в жанре автопортрета. И было вам... лет тринадцать, нет?

-Четырнадцать... Это было в Нюрнберге.

- Так извольте сделать надпись. Где это сделано и когда, и кто на картине...

Сомнамбулою он написал грифелем над рисунком:  

«Это я сам нарисовал себя в зеркале в 1484 году, когда я был еще ребенком, Альбрехт Дюрер». (Смею уверить господ современников этого повествования, что этот автопртрет сохранен и выставлен в галерее Альбертина в Вене).

- У вас здесь не выложены три ваших работы. Еще три работы времен ученичества. Ведь оно закончилось недавно.

- В 1489 году был последний год. 

- Итак, вы любите лошадей и вообще воинственны для художника – впрочем все мальчики любят играть в войну. Вы рисовали пером и «Трех ландскнехтов», «Кавалькаду», «Сражающихся всадников».

- Рисунков было гораздо больше! – запротестовал он. – Не носить же мне их с собою? Я оставил их у отца, в Нюрнберге. Но откуда вы-то о них знаете?

- Альбрехт, вы меня изумляете. Я простой герцог, ты простолюдин, твои деды выходцы из Венгрии, скотоводы, их дети большей частью ювелиры... Я многое знаю. И знаю, что эти годы, эти два года, ибо в мае 1494 года ты вернешься домой, эти два года ты будешь жить у меня, но нигде и никогда не вспомнишь о том, какие идеи ты здесь выносил и какие подсказал я. Мое имя вообще не должно упоминаться. Впрочем, написав мой портрет, ты можешь назвать его «Портрет мастера, у которого я работал». А чтобы не возникало сомнений... ты упоминал, что мастер должен быть женат?

- Обязательно, иначе не примут в цех, - печально сказал он.

- Отлично. Второй портрет назовешь «Жена мастера».

- Вы женаты?

- Был, - небрежно ответил я. – Дважды. Оба раза проклятая болезнь унесла моих дорогих в далекие края, откуда нет возврата, - разумеется, я лгал, обе были живы и здоровы. – На ком же ты женишься? Ведь это будет уроженка Нюрнберга?

- Да. Это дочь Ганса Фрея, он механик и музыкант, бюргер, человек уважаемый...

 - Как ее имя? – резко спросил я.

Ответ я предчувствовал.

- Агнесса. А что?  Отец уже договорился. Когда я стану мастером, у меня обязательно должны быть подмастерья, и надо, чтобы о них кто-то заботился.

- Экие у вас жестокие правила, - усмехнулся я. – Ты любишь ее?

- Кого? – недоуменно спросил он.

- Агнессу.

- Как это? Отец уже договорился...

- Ты страшный человек, Альбрехт. Впрочем, это не мое дело. Зачем же ты женишься, коли снова уедешь из Нюрнберга сразу после свадьбы? Ты поедешь в Италию, в Венецию. – я отошел к очагу. Мы оба были ошарашены. – Послушайте, тут вот какая история...- глядя на языки пламени, произнес я. – Поживите в моем замке. Наслаждайтесь, рисуйте, пишите. Вы бедны, мой друг, пусть хоть немного с вас спадет усталость и страх. Вы гениальный мастер, вам говорили?

- Да, - просто ответил он, - только отчего-то покупать не хотят.

- Я покупаю все. Что вы хотите? Стесняться не стоит.

- Неожиданно, - он вдруг засмеялся и просветлел. – Но вы не захотите сделать меня придворным живописцем? – беспокойно спросил он. –

Хотя я бы с удовольствием написал ваш портрет, да, в рост, вам бы пошел коричневый замшевый камзол, шляпа с плюмажем, вас легко писать в три четверти или в профиль... у вас чудовищно некрасивый профиль, вам это говорили?

- Некому было, - признался я. – А некоторые просто не успевали.

- Да, еще бархатная накидка, нет, плащ! Темно-зеленый. Итак, пишем фас... Мне нравится, когда трудно. Сначала вас, а после за гравюры...

И началось наше безумство. Пошли сеансы. Он вовсе не приказывал мне сидеть, наоборот. Мне было позволено вставать, ходить, читать, просто болтать. Потом мы обедали. Он что-то ворчал, пока работал, но я не заглядывал в его наброски. В конце концов портрет мастера из Страсбурга я видел уже готовым, и он не имел ни малейшего сходства с оригиналом.

Его труд шел к концу, и он все настойчивей требовал у меня жену мастера.

- Альбрехт,- я засмеялся однажды ему в лицо. – Вы станете придворным художником. У императора Максимилиана, я потом вас с ним познакомлю, милейший человек, даром, что император. Вас замучают заказами еще. Найду я вам жену! Только у меня сейчас именно есть дело. Несколько дней потерпите.

Дело в том, что я решился. Пусть будет, что будет. Я взял сундучок с отцовскими рукописями и распечатал. С тихим треском упал на каменные плиты базельский сургуч. Сундучок доверху был заполнен рукописями, я принялся читать.

Это настолько захватило меня, первый же день мелькнул стрелою, что поразила Ляйтнера. К концу второго я случайно оторвался от мелких букв и увидел Альбрехта. На лице его было хищное выражение, когда он взгядывал на меня, а на полу валялась груда эскизов. Мельком я заметил там уголок глаза и ухо. Оно мне категорически не понравилось. Но это было просто отдельное ухо, каких миллиарды.

- Да, - кивнул он, - я вас все же поймал. – Вас что-то захватило? Вы совершенно не были похожи сами на себя.

- Захватило? Более, чем.

- Тем лучше... Расскажете? Что это?..- он указал на рукописи.

- Это тайна. Она чудовищна, уродлива, жестока и прекрасна одновременно.

- Как жизнь или как любовь?

Он меня снова огорошил.

- Приблизительно. Вы точно ухватываете суть.

- Приоткройте?  

- Не стоит. Эти истории не из веселого разряда.

- Я это заметил. Вы постоянно руки трете, холодно?

- Погрею...

И вот я лежу. Тишина. Мрак. А руки, руки чувствуют тот камень. Он теплый. Как камень, из которого сложен цоколь дома номер 9 на улице Сердца в Ревале. А двери в единственный подъезд сделаны из мореного дуба, закрашенного, однако, масляною краской.

И до сих пор не дает мне покоя мысль: отчего Леонард назвал имя убитого им ребенка – Агнесса Фрей? И у Альбрехта Дюрера жену звали так же? Только ребенок был убит задолго до того, как Дюрер женился на дочери бюргера Ганса Фрея. И, женившись, мгновенно уехал в Италию, а после в Нидерланды? И более нигде не упоминается имя его жены,почему? И отчего он так требовательно просил подать ему в натуральном виде «жену мастера»?

 

<< Вернуться к оглавлению         Читать дальше >>

 

 


По всем вопросам сотрудничества обращаться по E-mail: info@veneportaal.ee или по тел: + 372 55 48810

Copyright © 2001-2010 Veneportaal.ee Inc. All rights reserved.